Девочке нестерпимо хотелось обернуться – даже смерть сейчас пугала ее не так, как настигающий неведомый ужас. Она крепко зажмурилась и изо всех сил вцепилась в луку седла. И вдруг все стихло. Мчащиеся во весь опор олени начали замедлять ход, их бег затихал, затихал, затихал… они встали, тяжело поводя боками. Аякчан услышала, как Донгар шумно перевел дух:

– Вот теперь – все!

Аякчан открыла глаза и медленно, нерешительно глянула поверх Донгарова плеча.

Позади них сплошной стеной стояла тайга. Лунные лучи серебристыми пятнами скользили по нетронутому слою снега на толстых ветвях. И никакой реки. Ни следа. Ни журчания.

– Вот потому никто и не знает, где Почакова речка течет, – глубокомысленно заметил Донгар. – Где Почак хочет – там она и течет.

Лежащий на шее своего оленя Хакмар поднял голову, окинул черно-белую стену леса мутным взором воспаленных глаз и со стоном соскользнул с седла на землю. Вокруг него в белоснежном снегу медленно расплывалось кровавое пятно.

Свиток 18

Повествующий о торжественном въезде троих героев в ледяной город

Аякчан обхватила себя руками за плечи. Омерзительный жар, совсем не похожий на такой ласковый, такой родной Жар, что дает переполняющий тело Голубой огонь, трепал ее от самой Почаковой речки. Штаны и одеяло на плечах совершенно не грели, но все равно волосы под изображающей платок засаленной тряпкой слиплись от пота. И как только люди носят эту мерзость! Аякчан чувствовала себя невыносимо грязной: хотелось в школьную купальню с бассейнами подогретой на Голубом огне воды, хотелось расчесать волосы, сменить рубаху! В сравнении с собственной замызганностью встающий впереди ледяной город во всем его нежно-голубом великолепии казался ей чуть ли не насмешкой! А ведь она уже почти стала забывать, что на Средней земле есть не только выжженные леса и прячущиеся в чаще чудовища, а все еще существуют сверкающие, как сахские алмазы, улицы, где по гладко отполированным тротуарам скользят нарядные деловитые люди. Как она появится среди них – в таком-то виде! В который раз за дорогу на глазах у Аякчан вскипели слезы. Хорошо, что вокруг никого, никто ее не видит, шмыгая носом в отчаянной попытке не разреветься самым позорным образом, подумала девочка.

Кстати, а почему вокруг никого? Мгновенно позабыв о страданиях, Аякчан отерла ладонью слезы, чтоб не мешали смотреть, и настороженно огляделась по сторонам.

Их олени выбрались из леса на широкую просеку, на несколько сотен локтей тянущуюся вокруг города, и теперь медленно и осторожно, чтобы не споткнуться о торчащие тут и там мелкие пеньки вырубленного подлеска, пробирались к дороге. На памяти Аякчан широченное снежное поле вокруг города Днем и Ночью пестрело туго натянутыми цветными палатками никогда не затихающего торжища. В натыканных где попало белых чумах слабенькие, малого посвещения шаманы Мал тадебя (их еще называют шаманами без бубна) гадали на ноже и топоре, костях птиц и животных, предсказывая приезжим торговцам барыш и неизменную удачу в делах. На обтянутых веревочными канатами площадках схватывались борцы, утверждавшие, что открыли давно утерянные секреты борьбы нанайских мальчиков, и травили бесконечные байки певцы-олонхо попроще, из тех, что не сумели пристроиться в самом городе. Но сейчас поле сияло первозданной белизной и пустотой. Приподнявшись в стременах, Аякчан поглядела в сторону города – даже отсюда можно было различить, что впаянные в высоченную, под самые небеса ледяную стену громадные железные ворота, обычно распахнутые, плотно закрыты. Поток запряженных оленями саней, всадников и немногочисленных пешеходов медленно втягивался внутрь через низенькую боковую створку. Аякчан разглядела поблескивающие под луной шлемы городских стражников – те придирчиво допрашивали проезжих. Но все равно растянувшаяся на дороге очередь была чуть не втрое меньше обычной.

– Ничего не понимаю! Раньше тут не протолкнуться было, а сейчас, почитай, и нет никого! – растерянно покачала головой Аякчан.

– Мэнквы, – пробормотал Хакмар, тяжело поднимая голову и моргая покрасневшими веками. – Все боятся. – Он мучительно сморщился от боли – даже туго перевязанное и обложенное Донгаровыми припарками, плечо все равно давало о себе знать. На лице у мальчишки выступили крупные капли пота, он отчаянно цеплялся за повод, видно, боясь соскользнуть.

Аякчан вдруг почувствовала желание подогнать своего оленя поближе и поддержать скособочившегося в седле Хакмара… и не подъехала. Не хочет она, чтоб на нее опять смотрели как на пустое место! Ведь даже сейчас – вроде бы ей ответил, а сам перед собой смотрит, будто с воздухом разговаривает!

– Сказать надо, что нету больше мэнквов! – ведущий их оленей в поводу Донгар оглянулся. – Пусть не боятся! Хотел бы я, однако, посмотреть, как тут все обычно-то! – Глаза его блестели от возбуждения и любопытства. На тянущуюся к городским воротам жиденькую очередь проезжающих он глядел восторженно и слегка недоверчиво, будто боялся, что та вот-вот развеется, как морок.

Аякчан зло отвернулась – ну да, спутничек совершенно под стать ее нынешнему виду, такой же убогий!

– Если твоя черная женщина здесь – им есть пока чего опасаться, – с трудом выпрямляясь в седле, буркнул Хакмар.

Донгар мгновенно посерьезнел, настороженно разглядывая венчающие городскую стену башни, на вершинах которых голубыми флагами взвивались и опадали лепестки Голубого огня. Но тут же вид прохаживающегося вдоль саней стражника в доспехе из пропитанной жиром рыбьей кожи вызвал на его губах совершенно дурацкую улыбку – волоча оленей за собой и аж подпрыгивая от нетерпения, Донгар устремился в конец очереди. Они пристроились позади раздолбанных саней, едва ли до половины груженных мешками с рыбной порсой. И тут же ощутили устремленные на них со всех сторон любопытные взгляды.

– Ай-ой – откуда родом-племенем, ребятки? – оборачиваясь с облучка саней, немедленно спросил их высушенный, будто сухой сучок, старикан в хант-манской малице. – Не из тайги ли едете?

– Не-е! Мы – кто откуда, он вот… – указывая на Хакмара, радостно принялся излагать Донгар.

Хакмар дернул ногой. Твердый носок его кожаного, совсем не похожего на обычные торбоза, сапога изо всей силы заехал по стоящему под оленем Донгару.

– Эй, ты чего? – хватаясь за ушибленное ухо, мальчишка-шаман отпрянул.

– Ничего, – сквозь зубы процедил кузнец. – Судорога. Из тайги, дедушка, из тайги, – поворачиваясь к любопытному старикану, сказал он.

– Беженцы небось? – сочувственно поцокал языком дедок, оглядывая почему-то именно Аякчан.

Девочка недобро покосилась на него из-под края спадающего на лицо платка.

– Ну и как там мэнквы-то, лютуют? – выкрикнули из передней части очереди.

– Не-е! Мэнквы, они… – опять счастливо осклабился Донгар.

Сапог Хакмара снова вошел в прямое соприкосновение с его ухом.

– Чего, опять судорога? – хватаясь за резко покрасневшую мочку, обернулся Донгар.

– Она самая. Еще чуть-чуть – и совсем покорчит, – угрожающе глядя на него, процедил кузнец. – Лютуют, дедушка, – успокаивающим тоном, словно это сообщение должно невесть как утешить старика, сообщил Хакмар. – Нет и слов таких, чтоб описать, чего творят людоеды.

Аякчан вмешалась прежде, чем вытянувший от любопытства шею дед попросит Хакмара все-таки поднапрячься и найти подходящие слова.

– А что это у вас, дедушка, сани наполовину пустые? – поинтересовалась она. Первейший из уроков, преподанных будущим жрицам на человековедении: что выберет простой человек – возможность получить ценные сведения или поговорить о самом себе? Ответ: конечно, себя предпочтет, любимого! Впрочем, как Аякчан убедилась на практике, с вроде бы непростыми жрицами это правило тоже срабатывало.

– Как же им быть полными, девонька, как быть полными? – тряся жиденькой седой косицей, немедленно вскинулся старик. – Как беда-то пришла, чэк-наи, потопы Огненные подниматься стали, да Вэс появились, да мэнквы ваши поналезли… – приехавших из тайги ребят он мгновенно записал в «мэнквовладельцы», – вовсе никакой торговли не стало! Пушнины нет, рыбы хоть те же ороки, хоть поморы вдвое меньше возят…